Купцы не виноватые : Портал КМВ : город Пятигорск

Первую попытку создать подобие банковского учреждения предприняла в 1733 г. императрица Анна Иоанновна, повелев Монетной конторе выдавать ссуды под залог золота и серебра. Однако суммы, которыми оперировала Монетная контора, были крайне ограниченными, да и услугами такими могли пользоваться только придворные, поэтому спроса не было Удалось заинтересовать кредитно-залоговыми операциями русское дворянство и купечество лишь во времена императрицы Елизаветы Петровны. Высочайшим указом в 1754 г. были основаны два казенных банка: «Банк для дворянства» (Дворянский заемный), с конторами в Петербурге и Москве, и «Банк для поправления» (Купеческий банк) при Санкт-Петербургском порте.

Благие намерения

В феврале 1754 г. приближенный русской императрицы Елизаветы Петровны граф Петр Иванович Шувалов предложил Сенату обсудить возможность создания банка для купцов, торгующих при Санкт-Петербургском порте. Его доводы были убедительны: при тогдашнем высоком вексельном курсе (т.е. курсе иностранных валют по отношению к рублю) и хроническом дефиците денег столичные купцы испытывали постоянные затруднения. Это приводило к упадку торговли и, следовательно, к слабому сбору налогов. Между тем, по словам графа, на монетных дворах капитал имелся в немалых суммах «без всякого плода». Так почему бы не основать банк со стартовым капиталом всего-то до 500 тысяч рублей и не отдавать эти деньги торгующим под проценты? Плодотворная идея вскоре была закреплена законодательно.

Согласно императорскому указу от 13 мая 1754 г., одновременно с основанием Дворянского банка при Коммерц-коллегии был учрежден и «Банк для поправления при Санкт-Петербургском порте коммерции и купечества». Позже его стали называть купеческим. Банк выдавал купцам ссуды под 6% годовых — под залог товара, из расчета 80% его стоимости. Деньги отпускались по освидетельствовании товара Коммерц-коллегией. Оформляя заем, купец на гербовой бумаге выписывал вексель, хранившийся в банке. Ссуды выдавались на срок от одного до шести месяцев. Штат банка составлял 20 человек — бухгалтер, кассир, их помощники, счетчики, вахмистр, юнкера и солдаты охраны.

Покровителем Купеческого банка являлся сам Петр Шувалов, а его активным помощником — президент Коммерц-коллегии Яков Евреинов, который стал еще и директором банка с окладом 441 рубль 90 коп. Последний был ярым поклонником модной в те времена теории меркантилизма. Теория сложилась в Англии еще в XVII в. и предполагала, что для процветания экономики необходимо активизировать торговый баланс страны. На практике это означало: поощрять экспорт и повышать таможенные тарифы на импорт. Не случайно почти одновременно с учреждением Купеческого банка в России были отменены внутренние таможни, служившие преградами к внутренней торговле.

Безнадежные долги

Директор банка сразу же столкнулся со специфическими проблемами, связанными с торговлей Петербурга. Ведь основу купечества северной столицы составляли западноевропейские купцы, часто имевшие российское подданство. Так, в 1787 г. из 76 купцов, торговавших при Санкт-Петербургском порте, только трое были русскими. По данным того же года, на долю русских купцов приходилось всего 0,5% экспорта и 1,2% импорта. Так что российский государственный банк вызвал у купечества недоверие. Во-первых, им был доступен вексельный кредит у себя на родине, а во-вторых, в России отсутствовали традиции банковского дела. Так что за четыре месяца в новый банк… никто не явился!

Тогда президент Коммерц-коллегии вызвал нескольких купцов и расспросил их о причине нежелания брать ссуды под льготный процент. Те отвечали, что товарный залог вызывает у заграничных партнеров недоверие и что шестимесячный срок ссуды нереален. Слишком мало времени для нормального торгового оборота в условиях России. Купцы просили давать деньги не под товар, а под векселя, и на более длительный срок. Евреинов изложил в Сенате претензии купцов и — получил поддержку. Срок ссуды увеличился до года, а затем, если товар или денежные суммы задерживались в пути и если должник не мог выплатить суммы в назначенный срок, можно было и продлить сроки кредита.

В конце 1754 г. от Купеческого банка последовало заявление, что из 200 тыс. рублей, отпущенных с монетного двора, роздано в ссуды 193 тысячи. Многие купцы не погашали кредиты в срок, и многочисленные отсрочки привели к тому, что банк с трудом возвращал свои капиталы. Евреинов даже приказал взять под караул 13 купцов как злостных неплательщиков. Проблема осложнилась пожаром в Петербургском порту 29 июня 1761 г., когда были уничтожены амбары с пенькой и льном. В огне погибли товары 94 купцов, предназначенные для заграничной продажи. Из них у 14 купцов, потерпевших убытки, долг банку оценивался в 86 тыс. рублей.

Чтоб не усугублять ситуацию, правительство преемника Елизаветы — царя Петра III — решило закрыть банк и в июне 1762 г. издало соответствующий указ. Но вскоре свергнувшая мужа Екатерина II повелела банк сохранить. Правда, при этом слить с Коммерц-коллегией. Размер ссуды в одни руки был ограничен до 10 тыс. рублей. Векселя, «кредитивные письма» от магистратов и ратуш было рекомендовано не принимать. Любые отсрочки по платежам отменялись.

Дешевая вывеска

Но все равно сумма просроченных ссуд была настолько большой, что поступлений не хватало даже на выплату жалованья банковским служащим. Общая сумма долгов составляла 408 тыс. рублей. Вину за это свалили на Евреинова и отстранили его от должности. Дела поручили вести графу Николаю Головину, повелев в течение двух лет вернуть просроченные ссуды с процентами казне таким образом, «чтоб купцам надежным разорения не учинить».

Чтобы поправить дела хоть как-то, с публичного торга распродавались товары купцов-должников. Но это не помогало, и Головин подал в отставку. Тянулись годы, сменялись директора банка, перед которыми стояла одна и та же задача — вернуть долги. Не получалось, и в 1770 г. банк вынужден был прекратить выдачу кредитов. Тогда же была составлена ведомость по тридцати оставшимся должникам банка. Это купцы из разных городов, некоторые из которых были напрямую связаны… с откупным бизнесом Шувалова. На его имя, вкупе с купцами-компаньонами были зарегистрированы табачный, сальный, китоловный и другие многодоходные откупы. Судя по означенной ведомости, все они занимали деньги с 1755 по 1764 гг. Назначение кредитов оговаривалось редко, вроде случая с купцом Бумажновым, получившим деньги «на размножение коммерции». По-видимому, в большинстве случаев действовало правило «доверия» высокого лица к тому или иному купцу.

Официально Купеческий банк ликвидировали в октябре 1782 г., а остатки его капиталов передали Дворянскому банку, который постепенно пытался взыскивать с купцов старые долги. Казна применяла крайние меры для возвращения взятых у государства сумм, продавая имущество должников с аукциона. В списке таковых значился и экс-директор экс-банка Евреинов, выписывавший круглые суммы на свое имя. Его долг с 1764 г. оценивался в 121,5 тыс. руб. Когда «рука закона» дотянулась и до этого имени в списке должников, самого Евреинова уже не было в живых, так что пришлось описать имение его наследников.

Но тут в финансово-кредитные расправы по делу Купеческого банка вмешался Павел I. Он повелел долг умершего Евреинова не взыскивать, а имение вернуть наследникам. Вскоре (в апреле 1797 г.) Павел I издал новый указ: «По рассмотрении дела о должниках Купеческому банку, уважая продолжение чрез многое время сего дела, наипаче же из особливой нашей монаршей милости всех их прощаем». В общей сложности было списано долгов на 208 тыс. рублей.

Да ведь сумма эта — мелочь в сравнении с размерами задолженностей госказне Российской империи, числившимися по Дворянскому банку. Например, по состоянию на 1762 г. долги только 8 богатейших русских вельмож (включая и патрона многострадального Купеческого банка Петра Шувалова) московскому Медному банку (отделение Дворянского) составили 1млн 270 тыс. рублей! Масштабы госкредита русскому купечеству не шли ни в какое сравнение с кредитами дворянству. Да и потом, размеры банковского капитала, рассчитанного якобы помогать купечеству, уж никак не соответствовали масштабам торгового оборота петербургского порта и реальной потребности купцов в кредите. Выходит, лопнувший Купеческий банк был больше красивой «вывеской», рекламировавшей государственную заботу об отечественной торговле, чем реальным кредитным учреждением, способствовавшим ее развитию.

Писатель-историк Николай Карамзин на рубеже ХVIII-ХIХ вв. попытался объяснить, почему ставки по кредитам, выдававшимся древнерусскими заимодавцами своей клиентуре, как правило, «зашкаливали» (что благоприятствовало неправедному обогащению). Вывод классика предельно прост: мало денег в обращении — процент высок, много — соответственно, низок. В Киевской Руси, по мнению Карамзина, денег было мало. «В землях, где торговля, художества и промышленность цветут с давних времен, деньги теряют цену от своего множества, — писал Карамзин. — В Голландии, в Англии заимодавцы довольствуются самым малым прибытком; но в странах, подобно древней России, богатых только грубыми естественными произведениями (т.е. натуральным сырьем. — Авт.), а не монетою — в странах, где первобытная дикость нравов уже смягчается навыками гражданскими; где новая внутренняя и внешняя торговля знакомит с выгодами роскоши — деньги имеют высокую цену, и лихоимство пользуется их редкостью».

Непростые правовые и экономические условия в Киевской Руси проецировались и на древнерусское кредитно-финансовое право — оно совершенствовалось на протяжении целого столетия. В былые смутные времена (как и нынче) недобросовестные должники, невзирая ни на какие законы, пытались перехитрить своих кредиторов, а то и просто «разобраться» с ними. Власть же, учитывая общественное мнение, разнообразными методами пыталась устранять беспорядок в денежно-кредитной системе Древней Руси.

В первом варианте свода древнерусского законодательства «Русской Правды» — так называемой новгородской «Краткой Правде» 1016 г., составленной под руководством князя Ярослава Владимировича (будущего киевского князя Ярослава Мудрого),— все кредитные вопросы решались в одной-единственной коротенькой статье: «Если кто будет искать на другом долга, а должник начнет запираться, то идти ему на извод перед 12 человеками; если окажется, что должник злонамеренно не отдавал должных ему денег, то взыскивать за обиду три гривны».

Здесь взаимоотношения кредитора с недобросовестным должником еще достаточно просты. Речь, судя по всему, идет исключительно о беспроцентных ссудах, выдававшихся по устной договоренности заимодавца с клиентом, в присутствии свидетелей. Если последние подтверждали претензии истца-кредитора, тому, сверх искомой суммы, присуждались также три гривны (около 200 г серебра) штрафа, взысканного с должника-неплательщика.

В 70-е гг. ХI в. Русь располагала уже более объемной «Пространной Правдой», в которой проблемам долгов, кредита, а также связанным с этим вопросом купли-продажи и хранения различных товаров, было посвящено более полудюжины статей. Инициатором совершенствования законодательства был княжеский триумвират сыновей-наследников Ярослава Мудрого, скончавшегося в 1054 г.: Изяслав Киевский, Святослав Черниговский, Муромский и Тьмутараканский, а также Всеволод Переяславский и Ростово-Суздальский. В начале ХIII в., при сыне последнего — великом князе киевском Владимире Мономахе — «Правда» Ярославичей была дополнена новым законодательным «Уставом», также включавшим статьи, регулировавшие денежно-кредитные отношения.

Поначалу упомянутое законоположение краткой «Правды» было дополнено и уточнено в интересах истцов-кредиторов. Теперь для судебного взыскания долга, не превышающего трех гривен, достаточно было лишь заявления и присяги одного заимодавца. Только неуплата более крупной задолженности требовала подтверждения свидетельскими показаниями. В этом случае сохраняла силу норма Ярославовой «Правды», с присуждением истцу вышеуказанного штрафа. При отсутствии же свидетелей иск аннулировался. Интересно, что это законоположение распространялось даже на такой привилегированный слой древнерусского населения, как княжеская дружина.

Отдельная статья «Пространной Правды» посвящена купеческому кредиту. Она предусматривает возврат денег должником уже по обязательству, а не по приговору свидетелей (т.н. «послухов»). Специальный своего рода гарантийный договор заключался и при передаче товаров на хранение. Заботясь о развитии внешней торговли Руси, князья Ярославичи защитили интересы иностранных купцов, ставших, по неведению, доверителями несостоятельных партнеров, погрязших в долгах. Последних могли продать в рабство, а вырученными деньгами, вкупе со средствами, полученными от продажи их имущества, удовлетворить претензии иностранца и прочих заимодавцев, за исключением тех из них, кто, в свою очередь, имел невыполненные долговые обязательства. Продажей в рабство, по усмотрению кредиторов, наказывались также купцы, не сохранившие доверенные им деньги или товар по собственной вине (пропили, промотали, испортили по небрежности).

За долги раба (холопа) нес ответственность его господин. Он был обязан удовлетворить претензии кредитора, не осведомленного о кабальном положении должника, обманом выдававшего себя за вольного человека. В случае, ежели заимодавец знал о рабском состоянии клиента, претензии не принимались.

В особых статьях оговаривались условия выдачи ссуд и ростовщический процент. В ту пору можно было получить ссуду сроком на месяц, треть года или год. Как и в настоящее время, наиболее дорогими были кратковременные (месячные) ссуды. Ставки по ним могли достигать 50% и выше. В случае, если должник, не погасив ссуду, бежал за пределы Руси, он объявлялся преступником, навсегда лишенным доверия соотечественников.

В условиях сословного неравенства феодальной поры неплательщик-простолюдин, занявший деньги у аристократа, мог частично или даже полностью утратить личную свободу. Поначалу, не имея средств для уплаты долга, он именовался «закупом» и обязан был в течение определенного срока отрабатывать долг, находясь на службе у кредитора. Но если он во время этой службы сбегал на волю, то, будучи изловлен, превращался в раба — «обельного холопа». Исключением были случаи, когда закуп, естественно, с ведома заимодавца, отлучался для взыскания каких-либо долгов или же уходил искать правды в княжеском или ином суде, ссылаясь на причиненные хозяином обиды, в частности — незаконное обращение или продажу в рабство. Если обиженный сумел доказать последнее, то освобождался от принудительной выслуги и уплаты долга, а также получал от обидчика штраф в 12 гривен (т.е. около 800 г серебра).

Ссудные проценты, эквивалентные древнерусским, были обычным делом во всей средневековой Европе (так что вывод Карамзина о том, что на Западе в средние века деньги были дешевле, чем на Руси, не совсем корректен). Лишь на рубеже ХII-ХIII вв. знаменитый французский король Филипп II Август (1180-1223) попытался ограничить ссудные ставки до 46%. Однако королевские благие намерения часто оставались на бумаге. Законодательное ограничение под различными предлогами обходилось, и ростовщики позволяли себе взимать и 60, и даже 100%! Аналогичный «кредитный» произвол свирепствовал на Британских островах. В конце ХIII в. английский король Эдуард I даже издал указ об изгнании ростовщиков за пределы государства. Эта акция, правда, имела не столько социальную, сколько национально-религиозную окраску, так как коснулась лишь иноверцев-евреев (последние, лишенные, согласно законам практически всей средневековой христианской Европы, права быть сельскими хозяевами или ремесленниками, имели возможность заниматься только торговлей, как правило, сопряженной с меняльным бизнесом и ростовщичеством). Нечто подобное произошло двумя веками раньше на Руси. Было это последствием смутно-бунтарского времени «межкняжеского» безвластия в Киеве, завершившегося вокняжением Владимира Мономаха и появлением в кодексе «Русской Правды» его «Устава», впервые в европейской истории установившего нормативы кредитно-ссудного процента.

Княжич Владимир Всеволодович появился на свет за год до смерти своего знаменитого деда Ярослава Мудрого, завещавшего великокняжеский киевский стол старшему сыну Изяславу (1054-1078). После смерти Изяслава великим князем киевским стал Всеволод Ярославич, поручивший Владимиру наместничество в Черниговской земле — второй по значению области (уделе) Руси. Там этот умный, сильный и образованный человек пребывал полтора десятилетия. Свое прозвище он получил из-за того, что его мать — византийская царевна Мария — происходила из императорского дома Мономахов. Владимир княжил в Чернигове около полутора десятилетий. Жил в счастливом браке с британской принцессой Гитой (дочерью последнего англосаксонского короля Гарольда, павшего в битве с норманнами Вильгельма Завоевателя при Гастингсе в 1066 г.). Много и с азартом охотился и много воевал, — то с кочевниками-половцами, появившимися на южных пределах Руси во второй половине ХI в., то с разными князьями-родственниками. Но, судя по всему, междоусобные гражданские войны между великими и удельными Рюриковичами были для него скорее досадной необходимостью, чем удовольствием. Во всяком случае, после смерти отца в 1094 г., Владимир Мономах не стал состязаться за киевский стол и добровольно уступил его князю Святополку-Михаилу Изяславичу, удалившись на княжение в Переяслав.

Святополково правление доставило киевлянам и другим русичам немало неприятностей. Князь оказался жесток и алчен. Карамзин писал: «Он имел все пороки малодушных: вероломство, неблагодарность, подозрительность, надменность в счастии и робость в бедствиях. При нем унизилось достоинство Великого Князя, и только сильная рука Мономахова держала его 20 лет на престоле, даруя победы отечеству». Скандально известно участие Святополка в пленении и ослеплении несчастного князя Василька Теребовльского, буквально на следующий день после торжественного заключения договора о мире и дружбе между всеми Рюриковичами в 1097 г., на княжеском съезде в Любече.

Любвеобильный Святополк, помимо законной жены, имел немало наложниц и побочных детей, которых уравнял в правах с законными. То ли заботясь об их будущем, то ли просто в силу природной жадности, он прилагал массу усилий для непрестанного обогащения любыми средствами. Наиболее выгодным княжеским бизнесом была спекуляция дефицитной солью, которую везли в Киев купцы из западнорусских городов Галича и Перемышля. Судя по всему, предприимчивый Святополк и его коррумпированная администрация активно покровительствовали рядовым киевским спекулянтам и ростовщикам, глядя сквозь пальцы на любые злоупотребления.

Народное недовольство, назревшее в годы его правления, выплеснулось на киевские улицы сразу же после смерти Святополка в апреле 1113 г. и неожиданного отказа Мономаха занять освободившийся великокняжеский стол. Пока послы киевлян созерцали скорбь Владимира по усопшему двоюродному брату и уговаривали его изменить решение, толпа горожан ринулась сводить счеты с былыми обидчиками. Сначала разгромили двор крупного чиновника княжеской администрации (тысяцкого) Путяты, потом начались погромы и грабежи других чиновных и просто состоятельных горожан, среди которых, как отмечал летописец, было много евреев. Вскоре под угрозой оказались не только уцелевшие усадьбы киевских бояр и прочих «лучших» людей, но даже монастыри и сам великокняжеский двор, где обитала княгиня Варвара — безутешная вдова Святополка. То ли опасаясь расправы, то ли замаливая мужнины грехи, она начала раздавать неправедно нажитые богатства бедным и Церкви. Лишь новое посольство из Киева убедило Мономаха срочно прибыть в столицу и покончить с пагубным безвластием.

Усмирив восстание и разобравшись в его причинах, новый великий князь тут же приступил к проведению экономической реформы. По мнению князя, корнем социальных зол были неконтролируемые при Святополке проценты по ссудам и, как следствие, возникновение множества несостоятельных должников, которым угрожали разорение и рабство. На совещании с дружиной в селе Берестове (близ Киево-Печерской лавры) были законодательно закреплены процентные нормы, которые составляли своего рода «вилку» (от 20 до 50%) и были четко оговорены. Таким образом, если ростовщик требовал двойную норму минимального процента («два реза»), или 40%, то он имел право брать такой процент и получить выданную сумму «исто» (обратно). Но если заимодавец попытался бы «заломать» клиента на «три реза» (60%), то, по новому закону, не только терял право на получение сверхприбыли, но лишался всей выданной суммы.

Тем самым Владимир Мономах более чем на полвека предвосхитил кредитную реформу Филиппа II Августа Французского. Кроме экономических методов борьбы с анархией в сфере денежного кредита, против «главных» обидчиков народа — ростовщиков были задействованы и политические санкции, коснувшиеся, правда, только нехристиан. А поскольку на Руси (как и почти во всей Европе, кроме Испании) таковыми, в большинстве своем, являлись евреи, то великий князь Киевский оказался первопроходцем (предшественником короля Эдуарда I Английского) в сфере своеобразного «окончательного» решения общеизвестного национального вопроса. Иудейская община была депортирована за пределы древней Руси согласно решению совета в Берестове. Избавленные таким лихим образом от энергичных конкурентов-иноверцев православные ростовщики при этом должны были безропотно смириться с юридическим ограничением своих аппетитов по безграничному вздуванию ставок по ссудам.

После проведения кредитной реформы и включения своего «Устава» в текст «Русской Правды», 60-летний Владимир Всеволодович Мономах железной рукой удерживал порядок на Руси еще 12 лет, до самой кончины. Его старший сын Мстислав (1125-1132), унаследовав великокняжеский стол и отцовский характер, стал последним Великим государем единой империи Рюриковичей — Киевской Руси. С его уходом в вечность «раздрашася вся Русская земля», погрузившись в пучину непрерывных гражданских междоусобных войн, полыхавших целый век и прекратившихся только под игом, плетью и арканом монгольского хана Батыя.